Ольга Губанова. Голиаф, 2006 год, фантастический рассказ

Поток сознания - приём модернистского направления современной литературы прошлого и нашего века, воспроизводящий душевную жизнь, переживания и ассоциации, передающие содержание ментальной жизни персонажей посредством сплавления вышеперечисленных процессов, образов и впечатлений, а так же оборванности синтаксиса и нелинейности повествования. Поток сознания создаёт интимное ощущение частичного присутствия читателя в сознании описываемого лица. На границе момента, когда мысли и мотивы действующих лиц только формируются. В литературе потока сознания ощущения, переживания, чувства, эмоции и ассоциации персонажа, или персонажей, перебивают друг друга и, формируя событие, переплетаются подобно тому, как это происходит в сновидении. Прозу в жанре потока сознания можно чувствовать, переживать, пить, читать.

“No story is like a wheeled vehicle whose contact with the road is continuous. Stories walk, like animals or men. And their steps are not only between narrated events but between each sentence, sometimes each word. Every step is a stride over something not said.”

“Understanding a Photograph”, John Berger

Fushimi Inari in Kyoto © Peter Miller 2010

Ольга Губанова / Голиаф

Охота была приостановлена,

лисица нуждалась в отдыхе

1.

Ширину и толщину его костей. Длину каждой из рук, форму пальцев. Они останавливались и рассматривали, стоя над ним. То, что их интересовало – более внимательно. Пристально всматриваясь. Но никто не дотронулся до тонкого наполненного синтетическим волокном одеяла. Только то, что было видно. Руки, конечно, у него были бесконечными. Каждого интересовало то, что происходит на другом конце земного шара, и их дети были материальным воплощением трудноуловимых изменений. Несколько раз в год большая семья встречалась за границей. Впрочем, время от времени для некоторых из них это выглядело совсем наоборот. Раз в шесть лет это были все члены семейства. Негласное собрание во имя неофициальных связей и оценки перспектив.

Единокровные, сводные, двоюродные и троюродные братья и сёстры всех возрастов, племянники и племянницы, тёти и дяди, приёмные малыши. Экология и эстетические предпочтения, что же ещё. Мачехи, бабушки и дедушки. Внучатые племянники. Их жёны и мужья, некоторые из которых в далёкой перспективе тоже имели отношение к семье. Редукция предков пока ещё была умеренной. Приглашённая на эту встречу вопреки всем правилам, невеста его троюродного брата работала помощником архитектора, который уже более был брендом, чем личностью, в дизайнерской фирме, собственником которой уже много лет являлся его дядя. Один из них. Впрочем, это не важно, интересно совсем другое, то, как она там оказалась, отдалённое сходство между ней и некоторыми из его родственников и то, что уже внутри этой простейшей и очевиднейшей системы координат их роли многократно пересекались. Однако, здесь по крайней мере можно было полагаться на фрагментарно известную видимую историю и демонстрируемые привязанности. В некоторых случаях история, пусть даже в том виде, в котором она дошла до нас – единственная гарантия.

Дальше всё было сложнее. Опекуны и попечители. Крёстные. Экономические, политические интересы. Следующий слой, то, что было дальше, манил неправдоподобно, завораживал. Охраняемые тайны. Преимущества. Конкурентоспособность. Безопасность. Именно это, последнее, не давало ему сейчас спать. Он, несомненно, знал больше их всех. Не спал, лежал с закрытыми, или открытыми глазами спиной вверх. Подушку не дали. Что принесёт завтрашний день.

Часть семьи много лет назад стала составляющей диаспоры. Проходная комната. Слева дремала мать. Люди – нет, не суетились – занимались всю ночь своими делами. Беспокойно и беспокойными, не могли успокоиться, дождаться, сдержаться. Поэтому, проходя мимо, они бросали заинтересованные взгляды. Они оценивали его руки, тонкие руки, и контуры ног. Это изматывающее хождение не прекращалось. Шум обсуждения в соседнем помещении дома, в котором не экономили на изоляции, не перерастал во что-то существенное, или различимое.

Высокий для ребёнка своего возраста, очень худой и весёлый. Вытянутый скорее, длиннорукий и длинноногий. На этой ноте человек в чёрном, заглянув в глаза вопросительно приподнимавшегося подростка и не видя их, проходя мимо, приказал:

- Спи!

Утром разбудили только одним прикосновением к плечу. Оказывается, ему дали спать больше всех. Вот в чём заключается конечное преимущество возраста. Теперь надо спешить.

- Быстро одевайся.

Новая зимняя обувь на шнурках, внизу, у ножки разобранного дивана. Связанное с гостеприимством послабление правил, особенно для детей. Одеваться? В доме было прохладно. Если этот дом такой наукоёмкий, почему здесь так холодно, несмотря на то, что уже день. На всякий случай надел ботинки. По привычке туго завязал шнурки.

Посмотрел влево. Утром матери уже не было. Проблема всех этих сборищ заключается в том, что сколько бы лет тебе ни было, если ты младше определённого возраста, ты среди детей, а значит, сам по себе. Предполагая, что ты находишься в кругу семьи, наиболее близкие родственники, и люди вообще, ослабляют путы безопасности. Именно в этот предначертанный момент и должно что-то произойти. Твой, или их, допустим, нравственный сбой. Опасность всегда приходит изнутри. Поэтому он был настороже.

Все остальные дети уже сбились в стайку. Или их согнали. Стоял сзади. Из каких соображений ему позволяли на то смотреть? Они выглядели жалко. Достал карманный компьютер. Погрузился в то, что для него составляло сущность экрана. Спустя примерно час, с усилием оторвавшись от околдовывающего серебристого блеска монитора, посмотрел в окно, к внутреннему контуру которого он, оказывается, за это время прислонился, но за плотной белой и плотной синей прозрачной тканью ничего не было видно. Если бы он не знал достоверно, какое сейчас время года, и оказался бы прямо здесь только сейчас, трудно было бы сказать наверняка. Тихо отодвинул штору и встал между ней и окном. Цветы внутри, в метафизическом пространстве между домом и улицей. Маленькие и колючие. Ещё одна символическая линия обороны. Наполненный водой мерный стаканчик. Автоматически взял сосуд и начал их поливать. Просто чтобы делать что-нибудь. Вода, не задерживаясь, уходила вниз. Слишком много. Сейчас она даст знать о себе – выльется из нижних ёмкостей, оставит свои следы на подоконнике, скользнёт вниз, тронет собой пол, предположительно запачкает штору, неизменно привлечёт ненужное внимание к нему. Посторонний предположил бы, что была поздняя несветлая осень, или ранняя тёмная весна.

Его не было видно за шторой. Во-первых, он был плоский и в этом возрасте, описывая его, родственники часто использовали слово забавный, во-вторых, ещё и желал научиться становиться плоским. Тем не менее, если прикрывающая его поверхность не была вертикальной, например, одеяло, что-нибудь из под одеяла обязательно торчало. А он не привык спать, свернувшись калачиком. Опустив голову, так что самые длинные пряди сзади синхронно стали подниматься, осмотрел свою, теперь свою, водолазку. Он бы предпочёл, чтобы она доходила до пальцев, чем так, как сейчас. Цвет разбавленной в молоке брусники. И этого в вине. Раствор, доведённый до оттенка грязи с привкусом розового. Это был не его цвет, так сказали бы все, кто знал, но здесь и сегодня он, исторически, стал его. Несмотря на весь свой холод и тьму, украшал и подчёркивал его напряжение и страх. Дело в том, что он, единственный из этого поколения, уже вышел из возраста, когда дети не боятся, но ещё не перестал быть ребёнком. Был любимым ребёнком в своей собственной семье. Многообещающим в масштабах сегодняшней. Это показало множество отстранённого внимания. Уже сегодня разные люди опять рассматривали его запястья, шею, хотя её прикрывала ткань, линию позвоночника, хотя её тоже прикрывала ткань. В этой одежде видно было, какой он худой, длинные рукава, закрытое горло. Он просто физически чувствовал сверлящие спину взгляды до тех пор, пока не оказался спрятанным за плотным слоем принадлежащей окну ткани. Опустил глаза на тёмные тёплые брюки, колено на правой ноге теперь уже промокло, но таким образом он не дал просочиться наружу звуку этого мелкого, не подходящего его возрасту озорства. Если не считать того, что он предпочитал умные дома пассивным домам, это был хороший город. Это было так, но ночь не понравилась. Шум до сих пор тревожил, тревожил его мысли, устремляющиеся за стекло, туда, где прохлада была логичной, и так до тех пор пока кто-то не сказал:

- Где Голиаф? – впрочем, это прозвучало как шум. Продолжение шума. Словно его имя уже было встроено несколько раз ночью в шум. За это время он привык слышать его и не обращать внимание на него. Сначала произнесённое возникло в голове подобно собственной мысли, дальнейшее осознание напоминало попытку проанализировать взволновавшее эхо. Вышел из своего сизо-синего укрытия за самыми дальними спинами, чтобы убедиться. Не глядя ни на кого, на самом деле думая о своём.

- Иди сюда Голиаф.

Люди стали осматриваться. Затем рядом возникло пустое пространство. Потом пустота окружила его. Все на него смотрели и теперь смотрел даже тот, кто смотреть не мог.

- Иди сюда, Голиаф, дай дотронуться до тебя, – его прадедушка звучал как воплощение шёпота. – Иди сюда, Голиаф, и я скажу, кем ты станешь!

Его, упирающегося, стали подталкивать. Ужас сжигал его. Но, кажется, он не давал им знать, что понял – бояться стоит, он даже знает чего. Стоит бояться этого прикосновения, которое его раздавит. Он сам абсолютно точно знал, кем станет, и не нуждался в том, чтобы это стало известно всем. Только бы это не было произнесено вслух.

Это событие совпадало с отъездом его дяди. Того самого, что всегда в чёрном. Что посмотрел ночью на спину гораздо человечнее всех остальных и в ней не увидел, рассмотрел открытые глаза. В человечности присутствует какая-то особая меткость. Тот, немолодой и какой-то даже без одежды при белой коже чёрный – у себя дома Голиаф видел его на фотографиях в каких-то горах – торопился, но во что бы то ни стало хотел присутствовать. Сейчас, не глядя, но краем сознания внимая, неслышно что-то куда-то говорил. По делам. Потом отвернулся, отодвинул штору. Что-то там его беспокоило. Теперь отвлекло от тихого разговора. Он отодвинул, потом убрал телефон, взял лежащий на окне карманный компьютер. Голиаф не видел. Родственники вокруг вели себя так, будто происходящее могло считаться нормальным.

Голиаф не видел. Он попал точно в зону отчуждения, его больше не подталкивали. Сам он не шёл. Мягко отступил, когда человек направился сюда, к нему. Сгибался, чтобы ускользнуть. Ещё и ещё раз. Чей-то приглушённый молодой смех. Тот, огромный и высокий, не храня спокойствие и всё дальше отходя от театральности, двигался быстрее. И быстрее, чем можно от него было ожидать. Ещё-ещё. Приходилось пригибаться всё ниже, отпрыгивать, никто не дотронулся до него, но и не сдвинулся со своего места. Шелестели и хихикали дети в углу. В конце, больше не уговаривая, палач хлопнул ладонью по металлическому столу. Параллельно что-то разгоралось на задворках сцены. Кто-то удерживал одного из его родственников за руки. С одной стороны, это могло избавить его от предстоящих неприятностей. Голиаф, содрогнувшись, заметил у облачённой в чёрный костюм персоны маленький компьютер в обладанье, в поднятой руке. Голиафу несвоевременно пришло в голову, что дядя уже сейчас был ниже его ростом. С другой стороны, эта часть происходящего влекла за собой, возможно, гораздо большие неприятности. С ним соприкоснулось своим крылом подозрение. До него донеслось.

- Нет, это промышленный шпионаж. Я этого так не оставлю.

Краем глаза Голиаф что-то заметил в углу комнаты, которая на несколько мгновений показалась ему совершенно плоской и подобной экрану.

- Это троянец, – ещё звенел звук удара. Он сам ещё даже не распрямился как следует. Со всей ясностью перед ним предстал рабочий стол его взрослой игрушки. Словно скриншот того состояния, в котором он на окне его оставил.

Кто-то возмутился:

- Может быть опасен!

В наступившей тишине он произнёс:

- Но я могу всё убрать!

Вот тут-то точно выросший – и правда, вероятно, выросший – в размерах старик чуть его не сцапал. Незаконный доступ к коммерчески значимой информации с помощью незаконного проникновения в компьютерные сети, либо внедрение агента в компанию или страну конкурента с заданием получить доступ к информации или продукции, которые составляют предмет коммерческой или иной охраняемой законом тайны относится к методам промышленного шпионажа. Ещё один, понимая, что последний, раз увернулся, на глазах у всех схватил чужой телефон, который только что вынес удар, со стола и кинулся из комнаты. Схватил точно лисица рыбку, сушащуюся на берегу. Ни один гаджет не заслуживал, чтобы с ним так обращались. Металлический корпус неуловимо вибрировал в руке, продолжая отдавать вибрации, впитанные в момент удара, посвящённого Голиафу. Никто не успел среагировать. Уже в дверях услышал:

- Голиаф!!!

- Я сейчас.

Нескольким подошедшим к нему людям дядя молча показал на часы. Испачкавшийся в человеческой крови, напившийся человеческой крови. Дети в углу возобновили свои игры.

Голиаф сорвал куртку с вешалки на бегу, не свою, наверное. Не застёгивая, проскочил всю прихожую и оказался на лестнице. Дом всего в три этажа. Такие в этом городе на окраине центра дома. Не оставляя отпечатков пальцев, опасно не касаясь перил. Четыре, четыре, через четыре, через пять ступенек. В доме были одновременно и низкие и высокие. Ударившись почти, своим телом с грохотом выбил дверь. Замок был отключён, в апартаментах находилось слишком много гостей. Не оглядываясь. Не сжимаясь, не пытаясь спрятаться в куртке. Вдоль зданий. Каких-то скандинавских магазинов. Стеклянные, захламлённые, пустые. Но наполненные дороги. На перекрёстках стояли люди. С ними говорили светофоры. Бегом, вперёд, дальше. Отодвигаясь назад, всё тонет в капюшоне. Из гула последовавших голосов выделил:

- Не спеши, всё равно не поймают, – не проанализировал.

Удивился чистоте, гораздо более лёгкой, чем у него, одежде людей. Они приехали ночью, почти два дня назад. Его не отпускали. Ничем не отличающаяся от других дверь? Да нет же, неправда, всем, всем из всех на свете дверей выделялась. Ни лёгкая и не тяжёлая. Дверь метро. На пике скачка занырнул. Ему всего-навсего надо было попасть туда. Вот ещё, ловить глупого ребёнка по всему городу. Потом ярость потухнет. За это время он всё уберёт. Не задержавшись на черте, но заметив черту, уже впереди. Падал, с прямой спиной скатывался по лестнице вниз. Совершенно прямо. Не держась руками за поручень, как до этого за ограждение, скользил, летел. Падал вниз, переоценивая длину своих ног. Только без внимания можно было быстро, но не ускоряясь, по прямой, пройти. Упрямо двигался вниз, дотрагиваясь до редких людей только в крайнем случае, только чтобы они не пугались. Их возмущение или испуг оставляли ещё больший след, чем его прикосновение и заинтересованность. Без тени сомнения. Почти отвесно скатываясь, падая под землю, вниз. Легко одетые, их тела были так близко, куртка летела сзади.

На ступенях внизу молодой мужчина, кажется, целовался со своей девушкой. Проход вдалеке железобетонно загораживал чемодан с длинной ручкой на мягких колёсиках, сумки выше, ниже. Что-то такое было у него в лице, в самом том, как он спускался, что мужчина отпустил девушку и ещё издалека посмотрел вверх, потом, вместо того чтобы спасать чемодан, её поцеловал. Чтобы и на него посмотрели. И сделал движение рукой, удерживая сумку. Быстро и медленно, красиво. Медленно для Голиафа, быстро и незаинтересованно для своей подруги. Налетая на их высокий твёрдо вставленный в ступень чемодан, думал, что проберётся, даже если рухнет прямо с ним. Обойти не удавалось и на этот раз его ноги оказались недостаточно длинными. По инерции, уже не в силах сделать шаг назад, если бы он стоял хотя бы боком, не застрял, почти пролетел вперёд. Многое пообещал в ту секунду своему равновесию. Человек за ними техничным жестом затормозил его падение, рискующее перерасти в смертельный полёт.

- Голиаф!!! Голиаф!

На пару лет старше остальных детей в семье. Это были первые слова, которые он сказал. Может быть те первые из его слов, что услышали родители. Их как будто удивил его голос ещё тогда. Уверенно говорил. Уверенно. Увязнув в своём чувстве собственного достоинства.

Многое пообещал в ту секунду своему равновесию. И ещё больше оно пообещало ему. Во время бесконечного спуска он запомнил то лицо. Человек стоял немного ниже, сразу за парой. Голова в шапке. Куртка. Спустя долю секунды Голиаф запечатлел в памяти светлый свитер и узор вязки на плече. Волосы убраны внутрь. Эта простая предосторожность лишала на такой бешеной скорости симпатичную персону любых признаков пола. Сверху, вопреки всем ожиданиям, ничего не падало. Пара, вцепившись в свои вещи, смотрела на них, но проявляла скорее любопытство, чем раздражение, либо, учитывая как быстро всё происходило, они находились в смеси предшествовавших столкновению благожелательности и шока. Человек, который теперь его держал, кажется, наоборот, пришёл в бешенство и замахнулся, чтобы ударить. Рука, будь этот жест завершённым, пришлась бы на низ живота, но она даже не коснулась. Движение в восходящем потоке воздуха и его отставили на половину ширины ступени от себя, затем отпустили. На лице у незнакомца возникла смесь покоя, смирения и проступающего сквозь всё это любопытства. Если бы было время, мальчик рассмотрел бы его, или её, внимательно. В действительности не понял даже мальчик это, или девушка. Светлое мелькание. Мужчина по скорости реакции. По форме бровей женщина. Кажется, русые брови. Обыватель. В его собственных глазах была вся жизнь. Наверно поэтому его оттолкнули так мягко.

Пара долго, запоминая, провожала Голиафа глазами вслед, думая: «Осторожно», – забыв о поцелуях. Много взрослого и страсти в лице. Совсем детский по меркам стоящих на этом бесконечном ведущем в никуда эскалаторе людей возраст, детское с недетским выражением лицо. Потом, когда их просили описать приметы – в городе пропал иностранец, подросток, ещё один международный скандал – они почти ничего не могли рассказать об инциденте кроме скорости.

Обыватель с навыками борьбы, передвигающийся на метро, любивший передвигаться среди людей, вернул ногу, носок которой до этого задумчиво свисал в сторону прорубленной людьми в скале и земле пропасти, назад, приняв более спокойную позу и не взглянув на своих соседей сверху. Даже не стараясь запечатлеть их в памяти. Шапка сидела идеально. Один раз этот человек наклонился к противоположному поручню эскалатора, затем вернулся в прежнюю позу и поправил куртку. Вероятно, в связи с тем, что он так и не обернулся, его, несмотря на то, что он пребывал в поле зрения пары гораздо дольше, они тоже не смогли описать.

Вниз, вниз, вниз. Голиафу стоило уехать, но он пробежал вытянутую невероятно длинную ледяную гладкую платформу, нырнул в похожий на лабиринт коридор с непривычно низким потолком и плохо обработанными стенами и выбежал наверх с другой стороны. Там не было эскалатора, несколько лифтов, короткая лестница, ещё более старый город с невысокими, всего на несколько семей, гораздо более утончёнными, чем тот, в котором он находился до этого, домами.

Быстрые шаги. За угол, не оглядываясь. Ещё один лабиринт. То ли улица, то ли с несколькими выходами неправильной формы двор. Входа не было и не могло быть. В руке всё ещё судорожно был зажат телефон. Трещина рассекала потускневший дисплей переливающейся пластины. Теперь уже без закрывающей внутренности крышечки. Задняя часть корпуса отлетела где-то в метро. Серое темнеющее небо с очень мягкими контурами узких облаков, здесь было холодно, ближе к морю. Впереди, на остановке невыясненного транспорта у старого – опрятного, но старого, бежевого, но холодного – дома была скамейка-терминал. Излюбленное летом место парочек, реже туристов. Редко по делу. В том, как старый дом смотрел на это место ощущался привкус всех тех несчастий, что брали здесь своё начало. Определённо, у архитектуры было своё выражение. Быстрым ровным красивым шагом, так и не застегнув короткую куртку, направился туда.

К скамейке, на которой он затаился, совершая усилие, чтобы разжать руку, пытаясь совладать с телефоном, приблизились две молодые женщины. В пальцах возникла боль. Это были подруги. Девушки с невероятными причёсками. Думал позже, что их объединяло увлечение какой-то группой. Его в том возрасте вообще не интересовала музыка. За счёт того, что одна была в обуви на платформе, обе почти одного роста. Они увидели, что место занято издалека, но по какой-то неведомой причине не свернули. Ему показалось, что их намерение приблизиться оформилось как раз когда они заметили, что пустынная зимой металлическая сетчатая скамейка не занята. Обошли его со спины и сели справа. Их мысли и слова, как у всех молодых людей, которым не о чём говорить и нечего делать в зимних городах, разбросанных по всей планете, перебросились на него. Та, что дальше, высокая, была в чёрной длинной расклёшенной юбке. Низкая, очень низкая талия. Вещь далеко не на бёдрах. Экономили ли они здесь энергию вплоть до абсурда, до экономии ткани? Может быть шок преследования, ему не было холодно даже в расстёгнутой куртке, но он содрогнулся, заметив полоску кожи между удерживающим юбку ремнём и удлинённым чёрным, судя по стилю, топом. Может быть у неё было длинное туловище. Это так сильно отличалось от его длинноногой семьи. Если отбросить мысли об экологии и эстетических предпочтениях, костюм превосходно, даже в положении сидя, украшал её. Может быть она и не могла носить что-то другое. Помимо чёрных сапог на шнуровке и чёрной свободной едва ли согревающей её шапочки, из под которой спускались прямые не в самый чёрный из чёрных, а скорее в самый темный из коричневых выкрашенные волосы, ему запомнилось маленькое пушистое розовое перо. Бледная, но два раза ошпаренная загаром кожа на второй не иссушенной, но худой высокой девушке. Надолго они обе ему врезались в память. Впоследствии он не мог разделить присущие воспоминанию совокупные черты на двоих, но десятками лет позже ему продолжало сниться маленькое розовое, словно вырванное из мёрзнущего в снегу в сумерках фламинго, пёрышко.

Что-то говорили. О нём. По интонациям понимал, что о нём. Он не обращал внимания, разбираясь здесь. С сетью. Слава богу, даже на доисторическом элитном телефоне прадеда всё получалось. Возможно, никто тысячу лет не занимался этим на скамейке у неизвестного дома, зимой. Девушки продолжали стрекотать. Что-то обидное, вероятно. Спокойно улыбался в те редкие моменты, когда ему казалось, что они переключались на другую тему и это не касалось его. Одними краями губ, особенно той стороной, что была повёрнута к ним. Чересчур сильно накрашенные. Так, что ему даже нравилось. А они, наверное, помимо его, отличающейся от их, одежды заметили затравленность. Как, временами, у самих. Ему никогда не давали наличные, даже в магазин у себя мог ходить со строго ограниченной суммой на кредитке, соответствующей списку. Даже не знал как ими, бумажками, монетками, пользоваться. Совершенно уже не торопился. Во всей куртке не было ни одной бумажки и ни одной монетки. Да, он вернётся, вернётся вовремя, только сделает это. Во что бы то ни стало. Здесь есть доступ. Можно разобраться и без монеты.

- У вас есть монетка? – всё-таки ему была нужна более качественная платная сеть.

Сначала они поняли, что их милый обращённый к нему стрёкот был недопонят. В то же время он говорил на одном из самых популярных в мире языков и третьем признанном языке коммуникации помимо двух государственных в этой стране. Это означало, что он не был их соотечественником, но уже и не попадал в категорию глупых туристов. Оба вывода имели свои негативные для их планов последствия. Обдумав всё это, та что справа, слегка более смуглая, засунула куда-то руку, достала монетку и с большой не совсем трезвой амплитудой вложила ему в ладонь. Если бы были прохожие, они обратили внимание все. Несмотря на то, что монитор был виртуальным, здесь он казался каким-то старым, убогим и заляпанным. Он выразился категорично:

- Здесь нет сети.

Всё, на что они были способны на общем для троих языке:

- А ты думал!!!

Похоже, всё это время они обсуждали то, чем он занимался. Сейчас он покажет класс. Конечно, покажет. Всего-навсего вообще нет сети. Что же это за район, что в этом высокотехнологичном и таком комфортном городе он напичкан разными видами клеток Фарадея. Можно взвыть. Вторая, та что сидела дальше и была выше и всё же существенно ниже его, если бы он выпрямился в полный рост, достала из своей одежды аккуратно свёрнутый в форме ленты Мёбиуса старый, вполне возможно, перебитый где-то, всё же аккуратно перетянутый мягкой проволокой шнур. Медленно протянула. Он был горячий. Размотал, не встряхивая. Та приподнялась и встала напротив него.

- Здесь много консульств и крыс.

Встала невысокая соседка:

- Пойдём.

Девушка засмотрелась на работу.

- Пойдём же!

Позднее их вообще не опрашивали, несмотря на то, что в городе пропал иностранец. Они даже не заподозрили в участнике своего морозного разговора ребёнка, о котором написали газеты. Они жили в другой системе координат и, возможно, даже не слышали о том, что в городе пропал иностранец. Хотя, учитывая дурную репутацию города в определённых кругах, возможно, совсем наоборот.

Он оказался в одиночестве. Воздух вокруг просто стал холодным. Лишённым всяких запахов. Затем, почти сразу, заметил два-три движения. Понял, кому они принадлежат ещё до того как рассмотрел. Должен был бы подходить с бешенством, яростью на лице. Но он был спокоен.

- Посмотри туда, Голиаф! Посмотри же туда, Голиаф.

Сначала нехотя оглянулся. Две девушки, бабы. Причащённые, прощёные на остановках, на остановке. Промелькнуло перед глазами то, что, несмотря на камеры наблюдения творилось в этом городе на остановках и скамейках в парках каждое лето и то, как одна из них стала материю-одиночкой, а другая – слишком молодой женой, ужасающе молодой. Одна дала ему старый свёрнутый шнурок. Связь. Почти сделал всё, что хотел. Телефон. Делая вид, что того нет, что он не может его побеспокоить. Дядя уже не в деловом костюме и в очках, уже не усталый и спешащий, грозный, с чем-то не поддающимся описанию в глазах. Не выспавшийся, нечеловечески не выспавшийся, а ведь он тоже ждал. Вста…

Метнулся. Но даже не задел ему кожу. Должен схватить, встряхнуть, нет, должен был вцепиться. Но даже не задел ему кожу. Не поранил. Только куски одежды остались у того в когтях. В руках. Голиаф пронзительно взвизгнул и шагнул. В сторону, прочь, этот шаг существенно отдалил его. Умеренный день северной зимы. Три часа дня. Уже спустились сумерки. А в сумерках, если они на твоей стороне, каждый шаг может считаться за два. Весь согнувшись, как-то смявшись, понял, что тот не один, они охотятся и охотятся на него. Теперь он был в огромном, снаружи он совершенно не казался таким, дворе. С домами, в которых, вполне вероятно, находились украшенные рождественскими ёлками консульства, кустами, садиком летом, наверное, сваленными в кучу бетонными блоками, на которых так удобно переодевать роликовые коньки. Запредельные метания, когда картинка сливается в одно непрерывное, без вдоха и выдоха, с вакуумом в носоглотке, с отсутствием мыслей, да он и так мало думал, по человеческой мысли, в его случае, мысли, посланной сквозь телефон, они с лёгкостью и находили, вязкое ранящее движение. Качели, кучи льда. Над центром двора бешено крутилось квадратное светло-серое над темнеющим кубом воздуха небо. Сетка, рваный полиэтилен, стёкла. Прополз где-то на коленях. Это была оранжерея. Кажется, рядом местная церковь. Запутать их в их круге. Не попался, не дался ни одному, в сантиметрах от взмаха руки, и всё же единственным выходом – у них, оказывается, было оружие, и они уже его использовали – был тот промежуток между двумя домами, кирпичными и серо-коричневыми, к давно пустой уже скамейке. Та хотя бы на улице, не в капкане. Предельная скорость. Молниеносное движение на грани надрыва. Как ещё его сердце с этой гонкой, этим пониманием следствий, но не осознанием причин происходящего справлялось. Уже в воротах замер, так и не опустив до конца ногу, не оперевшись, не перенеся вес. В воздухе стало тихо. Где-то беззвучно падало пёрышко. Не тишиной секунды, когда из-за угла вынырнет машина. В том месте, где теперь находился он, было абсолютно тихо. Ни транспорта, ни людей. Сквозь холод, точно сверху и на чертеже, увидел их всех, кто где стоял, как он метался мимо них, как смотрели. Не мог отдышаться, ледяной воздух, хотел подумать «запах», изранил, изорвал внутренности, и всё же не сделал шаг, чтобы изогнуться, оглянуться, он стоял между двух зданий, на виду. Вот этого не боялся. Со всех сторон, на безумной скорости, увидел каждого из них. Не целящихся, не бегущих, не готовящихся, не смотрящих, слушающих, подслушивающих, прислушивающихся. Со всех сторон. Стоял так, молча, дыша, стараясь надышаться. В руках у дяди осталась его продранная куртка. Самый гуманный руководил. Когти. Или нож для разделки маленьких помидорчиков. С бумажкой, на которой изображена линейка. От движения носка создался тихий, но всё же ледовый хруст. Ступил. Звук оказался предательским, невозможно, мёртво громким.

- Голиаф!!!

Нырнул туда, в огненную пучину, у которой под ногами сверкает снег, лапы царапают снег. Мчится снег, мчался снег. Только лапки царапал лёд.

- Голиаф ! ! !

Охота остановилась. Лисица нуждалась в отдыхе. Каждый шаг во мгле. Голиаф мчался, нёсся, летел как чёрт, увернувшись из под несуществующих колёс, на другую сторону улицы, за угол, разрезая своей острой мордой холодный воздух. У лис есть когти? По льду, по посыпанному мелкой гранитной крошкой асфальту. Как раздувались на морде усы. Скользил по тяжёлому хвосту ветер. Лисы стучат хвостами? Скучают по зиме? Их бесит их хвост? Короткая на туловище шерсть. Короткие в противовес его длинным, чуть не запутавшимся во время тех скачков по лестнице в одном из оставшихся теперь уже далеко домов человеческим сильные лапы. Мчался уверенный в своей безнаказанности. Наказание было так близко – по всем правилам он уже проиграл, они выгнали его из района, отслеживаемого камерами, у них был ещё и пистолет – что имел право быть выше наказания, превратить его в дорогу, по которой можно пробежать. Узкую. Для такого огромного любопытства это была очень маленькая лиса. Отказать от предназначения? Это позор! Отречься!

- Его никогда не интересовали лисы ! ! !

Их неподвижность и безразличие должны были вселить в него страх, он метался, потом, вовремя завернув у плотной, разрезанной местами проволочной ограды, огромными прыжками, стелясь по проглядывающей местами земле, понёсся вдоль неё на восток, не на север, где было тепло, не на юг, где томилось под льдинами море, на восток, где когда-то была родина, от которой сейчас остались только тёмные волосы на его голове.

А мимо уже ехали автобусы с охотниками и другие, стучащие агрессивные машины, они реагировали быстро. Каждый его шаг низкого полёта здесь там был равен минутам. Везли ружья. Густую, темнее чем кроличья, кроличью шерсть. На шкуре норки. Хрустальный кулон на длинной низкой цепочке. Кольца бриллиантами внутрь. Вместе они много стоили, многое могли. С этим найти Голиафа на карте города было легко. Генетическая память уверяла, что идёт охота. Они двигались в разные стороны. Машин было несколько, во время скачка, почти не отрывая лапы от земли (у лис стучат когти, лисы ведь лают?) увидел как человек в одном из окон, наверное, он соприкасался с тьмой лбом, на него посмотрел. Или увидел, или нет. В разные стороны, чтобы узнать друг друга, они двигались слишком быстро, много времени требовалось зверю, ещё больше человеку, чтобы разглядеть друг в друге знакомых, в разных направлениях и не только в пространстве. Прозвенели вверху еловые ветки нераспроданных мёрзнущих деревьев на площади. Этот бег был как песня. Так они пронеслись мимо друг друга. Рыжий лис и человек. Посмотрев в глаза. У того и у другого, почти как глаза чучела. Нет, у лиса более живые. Точно чужой сон, который мне дали, позволили, разрешили увидеть. Бег, измеряющийся в метрах. Звёздное небо падало в глаза лисице и в начале следующего шага, отталкиваясь от зрачков, взмывало вверх. Как подводная лодка, как ракета, наслаждающаяся движением сквозь атмосферу. Чувствовал свою силу, каждое движение, его гладкость и чистоту. Длинный пушистый хвост. Острые зубы. То, как воздух попадал через нос в лёгкие. Весь его путь, звук движения коротких лап. Стелющийся бег стрелой. От кончика морды до кончика хвоста. Думал не так. Долгие волшебные фразы, единственные, единственные верные, данные волшебные фразы. Не было никаких фраз, только кровь и то, что называется дышать. Беспечное всепоглощающее счастье, ледяной восторг. Когда пьёшь расстояние и можешь в обозримом будущем напиться. Не испугавшись даже автобуса перед дырой в семь его в море минусовых брызг остановился, прижался. За оградой. Под афишей. Выбитый картон. Затаился. Не дышал. Слушал. Приближались двое. Они вели с чёрно-белых снежных полей – тоже генетическая память – что были за этим вырванным с Земли или какого-то другого места городом, человека. Охотника. Тот говорил. Уши двигались и сначала не разбирали, что. Ах, никакой трудности. Большого размера холодные, наверное, сапоги. Любая собака выследит? Сколько угодно. Да, вот, впереди как раз одна из них. Все научены, все тренированы.

Абсолютно не скрываясь, не поджимая свой невидимый не желающим видеть в первые часы счастья хвост, скользнул вперёд. Умеют ли лисы скучать? Ускоряясь, всё сильнее пригибаясь к земле, не оглядываясь, одними только своими чувствами рассматривал того. Собака пристроилась следом. Молча, как волк. Но после резкого окрика надсмотрщика, а он тоже умел маскироваться, оказывается, медленно, сгорбившись, по-стариковски, виляя по-волчьи худой задницей с поджатым хвостом по-собачьи засеменил обратно. Тоже не оглядываясь. Ну да, собаки в разных странах тоже различаются. Не все поднимают вой и лай, когда это их не касается. Скрылся из виду. Приходилось сдерживаться. Громко засмеяться. Он был счастлив. Искренне, всепоглощающе, навсегда счастлив. Голиаф! Этот тоненький сын, страннейший из всех сыновей Магнуса, что из всех выбранных ему дорог отверг все. И взял зубами свою. Смеялся по-взрослому. Громко. Долго. С открытой пастью. Смех лисы не был слышен. Чувствуя себя только самим собой.

Он двигался так стремительно, что был не виден. Даже на карте. Но ни одна лиса не может бежать вечно. На последнем вздохе, когда эйфория отступала, оставляя боль, волк, что-то светлое и серое, может быть это был всё-таки волк, по весу это был именно волк, догнал. Сил осталось только на разворот и удар. Прыжок плавно перешёл в кувырок, лиса вытерла собой до белизны лёд превратившегося в крохотный каток школьного стадиона и встала высоким худым мёрзлым воздухом задыхающимся мальчиком. На льду отпечатались следы, не похожие на следы коньков. Утром их, засыпанные конфетти, разглядывали дети.

С гораздо большим трудом встала с неподдающимися в свалившемся в переходный момент на лисьи глаза мраке человеческими глазами идентификации выбивающимися из под шапки длинными волосами и в настоящей зимней одежде с его помощью тормозившая головой девушка. Только вставала она осторожно, как старая женщина. Спортивная, но старая, его тронуло сильное сожаление. Всё равно первые минуты от стука своих собственных костей, потом крови он ничего не слышал, потом она слишком, слишком для оборотня осторожно, ощупывала лицо. Потом медленно начала говорить. Медленно вследствие осторожности, или медленно потому что была ранена. Кажется, ей тоже не хватало воздуха. Возможно, ей было трудно так долго быстро бежать:

- Да, сначала те, кто пытался остановить тебя, помешать, потом те, кто должен был задержать, потом первые, самые первые охотники. И всё же недостойно, – она говорила на международном языке. Вытерла с лица, неразличимого на таком расстоянии в созревшей под белым небом темноте, кровь, которая, сочась из длинной продольной яркой ссадины, заливала то, что он пытался рассмотреть, – мы потратили гораздо больше сил, чем ты. Лисица ведь по правилам этой охоты после завершения первого дня в любом случае должна отдышаться и отдохнуть. Теперь, благодаря этой встрече, у тебя получится на какое-то время затаиться.

Он ничего не понял. «Мы» – это она так уважительно выражалась о самой себе? Тогда она пояснила:

- Охота была приостановлена. Возможно, лисица нуждается в отдыхе. Конечно, они, когда потеряли тебя из виду, сказали не так, но смысл был тот. Из века в век, стоит это сказать, правило оказывается на нашей стороне. А дальше, этот город буквально населён дикими лисами, питающимися на помойках. Кстати, ещё лет пятьсот и здесь будет небезопасно. Отчаявшиеся охотники завезли безмозглых кроликов. Из-за них дикие лисы болеют. Кролики уничтожают леса. Скоро придётся улучшать качество меха в другом регионе.

- Ты кто?

- Кицунэ. Ещё одна кицунэ. Голиаф, – в одном из домов загорелся свет и теперь самая его граница очень мягко освещала его спину и её лицо, кожу на очень изящных запястьях. Перчатки их открывали. Впервые за всё время этого разговора в середине озерца льда, женщина рискнула приблизиться к нему. Стоя рядом друг с другом, с точки зрения случайного наблюдателя они выглядели естественнее. Ещё одни бродяги новогодней ночи. Один без куртки.

Опять то же самое лицо. Русые брови. Белая шапка с грязным пятном, которая до этого всплеска света в глубоких сумерках выглядела синей. Показавшийся наступившей в течение дня ночью синим, широкий воротник белого свитера, выступающего из под куртки, лишённой даже искусственного меха. Человек в белом свитере, который застёгивался на плече, которое он видел во время спуска под землю, по-японски. Она продолжила:

- Всё зависит от точки зрения, меня ведь можно назвать и троянцем и посланником богов, – ему не было холодно, но он опять вздрогнул. – Ничего, – сказала она ободряюще, – так даже легче. Ещё будет время задуматься о нравственности и духовности.

Теперь, когда его человеческие глаза стали видеть гораздо лучше, ему показалось, что у неё разноцветные волосы. Светло-коричневые с белыми и красно-коричневыми, желтовато-коричневыми, медовыми, и розоватыми параллельными прядями. Может быть это после безумного дня он так остро воспринимал цвета. Она заметила взгляд:

- Кто бы мог подумать, ты даже не рыжий. Это совпадение, всегда, – она посмотрела куда-то вдаль и в то же время в глубь себя, – по крайней мере, насколько я могу судить, часто встречалось среди европейцев, – она начала тщательно убирать волосы под шапку. – Во мне сохранилась тенденция к рыжему. Хотя уже слишком много белых волос. Сейчас, мне, конечно, приходится краситься. Я занимаюсь благотворительностью. Когда ты публичная персона, приходится выглядеть определённым образом, сколько бы тебе ни было лет. Кстати, может быть по этой причине меня всё ещё интересует молодое поколение.

Стучат лапки. Земля отдаётся в них.

2.

Примитивные культы включали каннибализм после предсказаний, которые делались на основании поведения жертвы перед смертью. На данный момент они были искоренены. Потом появились демоны, которые тоже были искоренены. Так много странного происходило в истории человечества на протяжении веков. Первые пятьдесят лет классическая чистокровная лиса могла превращаться в женщину. Чтобы стать человеком молодой лисе достаточно было найти теменную кость умершего и сорок девять раз склонить с ней острую морду. Умершей. Луна от смеха падала с неба. Кость держалась, превращение удавалось. Вторые пятьдесят – в мужчину и прекрасную девушку. Лисы всегда старались запастись правдоподобной легендой, реальными семейными и дружескими связями. Хитрые гнусные создания, само волшебство, в животной справедливости равно добрые и злые, но каждая склонна к своему началу, совершенствуя свои магические способности, они, способные к трансформациям, питались человеческими жизнями. Жизнь должна была быть отдана добровольно. Во всяком случае, это было удобно. Неповторимая девушка. Прекрасный доступный юноша. Они были умны, образованы, умели колдовать, сметая всё на своём пути, приносили счастье. Иссыхающим от страсти возлюбленным? Поскольку вступавшие в связь с оборотнем умирали, их высасывали, трудно было объективно судить о степени принесённого обольщением счастья. Дети же всегда были людьми. Уходя, непостоянные, так все думали, лисы всегда забирали их с собой. Тысячелетняя лиса белела, становясь бессмертной, становилась до болезненности, вплоть до человечности праведной. Что интересно, тысячелетняя лисица в человеческом облике не всегда могла отбиться. Их жестоко истребляли. Принося только удачу, они, вероятно, прятались. Кого интересовала только удача в течение длительного времени. Относительно второго «всегда» бывали исключения.

3.

Он извинялся.

- Да при чём тут лицо? – гораздо больше её беспокоило сотрясение, плавился на глазах, превращаясь в северное сияние, замёрзший стадион. Она боялась потерять сознание. Она была хрупка, стара. Из всех оборотней они были наименее зависимы от луны. Привязаны к ней только легендами. Но они соблюдали старинный ритуал в её свете. Также она достоверно знала, что лисы особо остро чувствовали свободу и кровь.

Девушка, нет, это была всё-таки женщина. Это была очень взрослая женщина. Теперь, когда все волосы были убраны, он рассмотрел, что даже её брови, продолжающиеся дальше наружного уголка глаз, не были русыми. Никогда, за всю свою жизнь он не видел женщины с седыми бровями. Он сделал шаг ближе и заметил, что на них была краска. Оранжевая краска, которая покрывала волоски и кожу между ними и полосой продолжалась за линию бровей, полосой, загибающейся вверх, как крыши старинных зданий на востоке.

- У тебя столько дел впереди, Голиаф. Почти тысяча лет.

И всё-таки, помимо благотворительности, её очень тревожило лицо.

11-Feb-06
The end

original copyright © ∞ Olga Gubanova 2006

© ∞ Ольга Губанова 2006

воспроизведение текста рассказа любым образом без письменного разрешения автора запрещается.

Пожалуйста, не копируйте и не публикуйте мои тексты где бы то ни было без моего разрешения. С 2005 года я регистрирую авторские права на свои произведения и тексты. Если вы считаете, что другие хотели бы прочитать мои произведения, пожалуйста, разместите ссылку на эту страницу.

другие фантастические рассказы Ольги Губановой можно прочитать здесь: Иммунитет и Сын Премьера.

Ольга Губанова. Сын Премьера, 2007 год, фантастический рассказ

Поток сознания - приём модернистского направления современной литературы прошлого и нашего века, воспроизводящий душевную жизнь, переживания и ассоциации, передающие содержание ментальной жизни персонажей посредством сплавления вышеперечисленных процессов, образов и впечатлений, а так же оборванности синтаксиса и нелинейности повествования. Поток сознания создаёт интимное ощущение частичного присутствия читателя в сознании описываемого лица. На границе момента, когда мысли и мотивы действующих лиц только формируются. В литературе потока сознания ощущения, переживания, чувства, эмоции и ассоциации персонажа, или персонажей, перебивают друг друга и, формируя событие, переплетаются подобно тому, как это происходит в сновидении. Прозу в жанре потока сознания можно чувствовать, переживать, пить, читать.

“All stories are discontinuous and are based on a tacit agreement about what is not saaid, about what connects the discontinuities.”

“Understanding a Photograph”, John Berger

© Meire Todão 2011

Ольга Губанова / Сын премьера

На одной из сестёр. Сидел комар. На плече пиджака. И изо всех сил, расставив лапы и выгнувшись, то ли как сонная кошка, то ли как взбесившийся конь или фотомодель на подиуме, тужился, стараясь проколоть ткань. Ещё пара минут так и он бы заснул, замёрз.

Она выглядела безупречно. И считала, что выглядела безупречно уместно. На ней были плотные тёмные чулки. Костюм светлее обычного. От этого, наверно, она выглядела стильно. За редкой женщиной её круга не следовали толпы консультантов. Готовых предохранить от ошибки. Заслонить собой. Оттеснить. Её или от неё. За ней если они и следовали, то выполняли совсем другие функции. Но сейчас была пора политичности. Никто, даже сами бездарные составители заголовков из газет, имеющих непосредственное отношение скорее к метро, нежели к политике, не знал, что это значило. И они были в отпуске. Но не было отпускного настроения. Сейчас даже не чувствовалось, что впереди уикэнд.

Это была студенческая традиция. Почти что как самый дурной фильм. Они ранжировали фильмы по степени глупости и, вычисляя суммарный ранг, шли на самый глупый. Как правило, сеансы оказывались удачными. На этот раз они плыли на быстроходном катере.

На младшей были светлые летние брюки. Она их натягивала как раз в раздевалке с незакрытой дверью, той, что непосредственно у пристани и прямо перед шлюзом, когда тот проходивший мимо женатый мужчина уставился на её загорелые гладкие ноги в щель.

Потом появилась его кричащая практически сразу жена. С ногами как раз не столь стройными. Она чуть не ударила. На что младшая сестра смеялась. Она бы с удовольствием и в этом месте и в этом возрасте и в этом статусе подралась с визгливой чужой женой. Тем более при таком родстве. Возможно, если бы у её сестры имелся муж, особенно высокопоставленный, она бы избирала другие способы влияния на общественное мнение. Мужчина, пока жена орала, морщился. Но глаз от неё не отводил. Старшая сказала, что ей всё равно, сфабрикован ли этот неожиданный скандал, потому что они все в последнее время вокруг неё сфабрикованы. Но эта пара даже не выглядела женатыми. Впрочем, как отметила младшая, как и все давно женатые пары.

Пару раз попадались лодки. Они плыли параллельно фарватеру справа от него. Здесь соблюдалось правостороннее движение. От того, что они плыли против хода тех, их и без того высокая скорость казалась ещё быстрее. Поскольку почти у всех попавшихся лодок корпуса выступали над водой, она, во вспышках и в своей более идеально по размеру сшитой всё известными модельерами одежде, более светловолосая, решила, что здесь не глубоко. Вывод был несколько необоснованным. Ведь она не видела, что происходило в глубине, если она была. Но лодки попадались так часто, шли навстречу сплошным плотным потоком. Как какие-то скользкие создания. Металлические при этом. Животные.

Катером руководила заложенная в бортовой компьютер программа. Но старшая сестра как-то, ещё зимой, говорила, что знает курс. По телефону, разумеется. Она в тот момент куда-то летела. Может быть, у неё в ежедневнике была нарисована очень мягким художественным карандашом карта. Карандаш, наверняка, был с идеальным лишённым царапин корпусом. Таким же, как и эти почти живые от своей высокоточной начинки машины. Из военного сплава.

Младшая сестра. Она лежала в купальнике. От скорости было прохладно. Она уговорила Кэс оставить ноутбук. Всё равно даже телефон здесь не ловил. Человечество ещё не научилось протягивать сигнал спутника на такое расстояние от Земель. У младшей, таким образом, был один зритель. Старшая сейчас стояла ближе к носу судна. Немного сбоку. Ветер практически не беспокоил её причёску и при резких поворотах — они специально не закладывали в курс на изгибах плавности — ускорения и торможения аналогично её не касались. Она не слилась с перилами, отстранившись от них, держась практически одной рукой, но по рукам не было видно действия инерции. До тех пор, пока не требовалось отвечать, поверхностный пласт её внимания мог принадлежать сестре. Рельеф был пересечённым. Да. Несмотря на то, что подавляющую площадь территории планеты, куда вёл шлюз, занимала вода, сейчас, не по тёмной гладкой воде, по ходу катера, оплетаемого травами, рельеф казался крайне пересечённым. Навстречу им по-прежнему попадались маслянисто хищные подводные лодки.

Катер был военным. Такие здесь ходили довольно часто. Никого не оповещали об их присутствии. Поэтому никто не обращал на двух одетых для прогулки молодых женщин особого внимания. Носящие более низкие чины начальники тех редких капитанов, что обращали, узнавали по крайней мере одну. На кочках вокруг кое-где примостились низкорослые кусты. В гипоаллергенном воздухе не чувствовалось запахов.

Палуба очень низкого катера была, тем не менее, двухэтажной. Не такой уж и маленький он, острый и военный, был. Кэс сейчас стояла на первой палубе, под навесом, на котором в картинной позе возлежала младшая сестра. На лице её были военные очки. Ноутбука не хватало. Земля попадалась так часто, что казалось, что они едут. По плавности хода — по дороге. Но здесь никогда не было дорог. И иногда полоса воды между двух островов была так мала, что катер заранее набирал скорость. Анализирующая среду высокопрогностичная программа работала безукоризненно. Проскочить практически по воздуху, или разрезать заточенным носом корни и мокрую землю? Они не были статичны подобно дрейфующим глыбам льда или своим движением судно разрезало их, неизвестно, но каждый новый слой воды смывал с корпуса грязь. На глаз было не определить, что это — почва или слои буро-коричневых полумёртвых растений и мха.

Ближайшие пару тысяч лет здесь не планировалось никакое строительство. Лодки, высокоточные механизмы с цветом их нации ближайшую временную единицу перебрасывались за несколько протяжённостей солнечных лучей от этого хмурого умеренно тёплого сейчас места.

В таком скольжении с практически неощутимыми ускорениями и торможениями прошло несколько часов. Деревья были так высоки, что все ветки, кроме самых верхних, отделились от них несколько столетий назад и нашли свой покой в воде. Деревья начались давно и на таком расстоянии от них, что они медианой шли сейчас от несуществующего основания огромного треугольника к его вершине. Солнце позади. Тени двух первых протянуты бесконечно. Ничто не внушало опасений, поэтому по сторонам они не смотрели, а первые серьёзные ветви были так высоко, что уровень освещения ничуть не изменился.

- Осторожно, если что-нибудь упадёт на тебя и укусит, придётся делать укол.

Они уже несколько раз поругались. Старшую это совсем не тревожило, она впитывала ощущение скорости и идентифицировала модели и годы на таком расстоянии уже синкопичных, то редких, то нескольких в час, попадающихся в обозримой видимости им навстречу подлодок. В мелких растительных тенях на воде несколько раз они прошли тесно бок о бок. Младшая всё обдумывала посылки и выводы. И аргументы. Наконец, не получая никакого подкрепления в форме газет и заметок в ноутбуке сестры, который она же запретила брать, с её фотографией, ей надоело мёрзнуть. Завернувшись в полотенце, она всё ещё планировала во что бы то ни стало поплавать. Вода не выглядела такой уж холодной. И у неё была горячая кровь.

Ночью, когда не было ничего видно, они не могли понять, движутся ли. В первую из ночей они осветили стороны катера ярким светом, но гораздо интереснее было, откуда на боковых его тщательно герметизированных сторонах берутся осветительные прожекторы такой мощности, чем то, что они увидели на границе света и тени. Ветки, ветки, ветки, мхи, кустарники и вода. Опавшие ветки. Не сухие полупогрузившиеся темные сучья. Такое ощущение, что здесь не было зверей. По ночам не ухали совы. Всегда крупные ночные насекомые, вопреки предсказаниям, пока никого из них не укусили.

В такой же плывущей вокруг них назад темноте в одну из первых четырёх ночей был удар. Тот самый, единственный. Они во что-то врезались. Эта была земля, или дерево. Что-то твёрдое, они не увязли и ещё несколько секунд катер точно колотился обо что-то. Не скрипя, глухо и отчаянно, точно уверенный в своём не безумии. Головой. Она, длинноногая и светлая в темноте так же как и на страницах журналов, лежала в такой же позе, в какой упала. Неудобно. Руки и ноги от этого затекли, шею было вообще не повернуть. От резкой остановки её швырнуло в переборку. Не будь та такой прочной, синяки достались бы ей. Там было две маленьких каюты, рубка управления, камбуз и много чего ещё. Аппаратура, высокоточная аппаратура. Вместо того, чтобы уцепиться за что-нибудь вокруг, она изо всех сил держалась за бутылку, прижимая в падении к себе. Та не разбилась, но, незакрытая, разлилась. Зато её руки остались целы и сейчас было холодно. Впервые в рубке управления она взялась за рацию и попыталась позвать кого-нибудь на помощь. Из приборов работало меньше одной десятой. Слишком тусклое свечение приборной доски. Незнакомые индикаторы. Огоньки. При всём желании и даже при умении, без отпечатков сестры она не могла им управлять. Будучи гражданским не смогла бы и в бессознательном присутствии той. Никто из тех, кто читал и создавал те статьи не смог бы. Может быть только те капитаны, что, наморщив лоб, обращали внимание на них, проплывающих мимо. Уже несколько сотен лет как военные корабли строили по отличным от частных принципам.

Нет, тихо не было. Всё вокруг было переполнено звуками. Скребущиеся о борт ветки. Не работал двигатель. Не светились наружные прожекторы. Палубу заливал лунный отражающийся от чёрной воды свет. Вокруг, ей так показалось, кишели рыбы. Какие-то странные длинные холодные. Безглазые слепые черви. Сестры нигде не было. Неужели мы с кем-то столкнулись. Где в таком случае чужая команда, об осколках и пятнах топлива на воде сейчас в яркой совершенной клетке из лунного света и теней не могло быть и речи. Герметизация корпуса их, её, судна не была нарушена. Бродить в такой мгле не имело никакого смысла. Она не смогла бы запустить источник резервного освещения, раз этого не сделал компьютер. Точно так же как и не могла помочь Кэс в темноте, если та была без сознания. Мужества их родителей хватило на то, чтобы не давать младшей дочери хотя бы косвенно связанного с медициной образования. Можно было только пораниться. Или привлечь, если они здесь были, а они по звукам были, значит раньше все звуки сдувал встречный ветер, привлечь диких животных. Оставалось загрузиться в растянутый ближе к вечеру шезлонг и ждать утра.

Но она не решилась. Однако фамильного самолюбия хватило на то, чтобы, соблюдая максимально возможную тишину, тихо перевернуть неизвестно каким образом оставшийся на палубе низкий стул. Села и принялась ждать. Насекомые, ядовитые змеи, лягушки, пиявки. Хищные птицы. Она не имела представления, сколько часов или дней до этого провела без сознания. Начало ночи сейчас или конец. Или такой день. Ей казалось, что утро никогда не наступит. Вопреки всем страхам, это случилось. Рассвет был хмурым хилым и безрадостным. Первый раз за время их семейного круиза без спиртного, кофе, горячего завтрака и солнца. И профессионально спокойного голоса сестры.

В воздухе посветлело всего на несколько тонов. Небо, казалось, осталось такого же цвета. Плотно затянутый тучами кокон и она внутри него. Холодный осенний воздух от количества которого ей стало во второй раз страшно. И повсюду запах гнилых листьев. Неужели она упала в воду. Сестра умела плавать. Наверно. Не в треснувшем, но в каком-то потемневшем осколке на стене крови на голове не было. Не могла вспомнить, где она очнулась. Точно так же как и в точности событий, предшествующих удару или столкновению. Если это было столкновение, то по крайней мере система другого корабля должна была послать сигнал и здесь уже была бы разведывательная команда. Она попыталась вспомнить, что происходило ночью, она потеряла сознание от удара не в первую секунду и долго ещё слышала треск. Катер под ней трясло. Криков она не слышала. Всплеска тела не могла бы расслышать. Потом (или до) ударная волна бросила её о стенку. Она потрогала волосы, жёсткие, слипшиеся сбоку, у корней, не от крови. Всю ночь вокруг стоял запах спиртного. Ветки всё так же скребли по корпусу. На катере были перебиты все зеркала. Даже в её пудре. Та вообще была расколота надвое.

В другом месте, мимо, далеко, проносились на огромной скорости военные подводные лодки. Над водой были только отдельные детали. Но они видели спутные следы.

Сейчас старшая сестра по-прежнему была в костюме и в тёмных, точно других на этот раз, столь же тёмных, сколько на её ногах красивых чулках. Она собирала своими руками чёрный влажный ещё рис. Высыпала его из карманов юбки. Ей приходилось собирать камни. Вытаскивать их из воды которая была здесь повсюду. Резать куском стекла палки. Счищать ногтями с них кору. Этот проклятый бамбук. Иногда ей казалось, что Всё это — кошмар после посещения цветочного магазина. Если бы так.

Только однажды, заблудившись, или гуляя по складывающимся в определённые — но различающиеся для каждой из них — периоды дорогам, похожим больше для непосвящённого на хаотичные кочки, задумавшись почти, наткнулась на серый матовый корпус. Местная флора и фауна обходила его стороной. Она уже достаточно поняла принципы передвижения этих дорожек. Если не прыгать только приняв решение о прыжке, рискуешь, благодаря промедлению, оказаться в воде. По шатким тропинкам найти дорогу домой. Целый месяц. Самообладание.

То, что она оказалась близко к катеру настолько, тот факт, что неизвестно скольки часовая прогулка вывела её прямо к нему, свидетельствовал об ощутимой близости в плюсе или минусе к полному построению цикла. Значит, учитывая передвижения "кочек", их маленький из космического сплава кораблик либо съехал с мели, либо вот-вот съедет. Для компьютера непонятно по какой причине. Была только одна проблема — туда забраться.

Судя по всему, движимая планетарным полем маленькая горстка земли с полумёртвыми корнями и женщиной на ней должна была пройти прямо по курсу лодки, она будет вжиматься в корпус, пока не сдвинет его, не поднырнёт, или, разделившись на фракции, растворившись попросту, не материализуется, несколько дней спустя, с противоположной стороны. Ни один из вариантов ей не подходил. Оглянулась. Даже речи не могло идти о том, чтобы даже на короткое время вернуться назад. Независимо от намерений. Она никогда, возможно, не обнаружит этого корабля. Тем не менее как раз вовремя отпрыгнула. Ещё несколько минут и опоры бы не было. Раньше она об этом не задумывалась, сейчас, когда серо-металлический слиток во всю плоскость сознания вытеснил остальные по большей части бытовые в последнее время мысли, у неё не было сомнений в том, что сестра жива. Так и оказалось.

Больше чем чашки кофе или душа ей не хватало ноутбука. Глупо было сестре объяснять, что, поскольку никто не попадал в подобные ситуации, соответствующих сигналов и инструкций не было запланировано. Да и не передавались они через даже не знаю какое, но не космическое и не временное пространство — рядом с Землёй этой мифологической во многом планеты явно существовать не могло — на планеты конфедерации. Местная атмосфера не проводила волны нужной частоты. Внутренней стороны, на которой можно было что-то закрепить и хотя бы не регулярно проверять, у шлюза просто не было.

По чистой случайности сестра-программист не разворотила половину бортового компьютера. Наверно, при ударе младшую оглушило даже больше чем её. Такое бездействие с её стороны можно было объяснить только серьёзной физической или психологическими травмами. Оставалось максимально угрюмо сказать вслух, что им повезло, что что-то не сработало. Что:

- Ударом меня швырнуло на одну из этих кочек, - это было кратко и правдоподобно.

Сестру она нашла в каюте, три раза согнувшуюся под одеялом, торчащая из под него рука была плотно искусана местными насекомыми. Местная флора и фауна плевала на инородный металл. Но не на органику. Она, отвернув краешек одеяла, положила ей на голову руку. Та сначала проснулась, затем внимательно на неё посмотрела. Потом на практически такие же новые плотные тёмные чулки, на грязные туфли. Сказала только:

- Прошёл практически месяц. Что это за военное задание?

- Если мы не успеем, мы так здесь и останемся.

Суша перемещалась согласно заведённому порядку. Под влиянием звёзд, течений и полей. Начались осенние плотные ватные туманы. Помимо того, что мир вокруг плыл сам по себе, изображение плыло в тумане. Плескалась вода. Им в самое ближайшее время предстояло узнать, бывали ли здесь волны. Кроме того, она хотела знать и с наклонившейся над плечом сестрой, первоклассным гражданским консультантом, узнала: компьютер анализировал изменения рельефа местности, но по неизвестной причине после их входа в тень леса, не делал корректировки на силу течений.

На шестой день параллельно им двигалась лодка. Недолго, но:

- Эй, мы правильно плывём?!

Узкая длинная лодка. Несмотря на их лица (обветренные довольно) и костюмы (дикие совершенно), они выглядели как молодые гребцы яхт клуба. Деревянная лодка. И никаких мыслей о фотокамерах. Все на лодке сделали вид, что ничего не заметили или не поняли. Когда они на мгновение поравнялись, стоявший человек повернулся в их сторону и крикнул что-то. Уже вслед. Тогда старшая сестра помахала ему рукой. У младшей сестры от фигур мужчин и отсутствия ответа зародились сомнения. Но она наблюдала их издалека, с противоположной стороны корпуса, и, когда они оказались за спиной, удалилась на корму. Позже:

- Они походят на одетых под местных тренированных военных, - голова сестры во время этой ремарки была повёрнута в другую сторону. Какое-то мгновение.

Опираясь на согнутые руки и повернувшись к ней, младшая, более профессиональная, более в каких-то своих кругах разносторонне известная и менее красивая, интонацией, не рассчитывающей на ответ, сказала:

- Ты не говорила, что здесь есть туземцы.

Они были ужасно грязные. И они всё-таки доплыли. Конечно, уже не было никаких сил на то, чтобы спать или размораживать еду. Только сейчас она поняла, что их одежда была порвана, руки, лица и открытые участки тела перепачканы засохшей грязью. Кожа выглядела удачно. Лицо младшей сестры искусано. Мужчина онемел. На этот раз онемела и его визгливая женщина. Это было настолько совпадением, что казалось просто совпадением. Женщина с ресепшена цепко заглянула в дверь и тоже окаменела. Тогда Кэс прошла в следующее помещение, отодвинула дверцу шкафчика и стала доставать оттуда свою одежду. Все предметы были на месте. По крайней мере их сил хватило, чтобы держать оборону в течение месяца. Эта организация не позволяла полиции, военным и иным службам вмешиваться в свои дела. Точно так же как и вылетать своим комарам за пределы второго шлюза в любую сторону. Никто, даже семья, не мог изъять вещи.

Они переоделись. Долгое время лежавшая так, как она её оставила — младшая сестра свою кинула — одежда выглядела на них совсем не так как прежде.

На ней, Кэс, полная расшифровка в зависимости от ситуации, лучше. Она её тогда аккуратно сложила. Так, что сейчас удивилась своему педантизму. И нелепости траты времени на такие вещи.

- Сколько нас не было?

После длинной немой паузы:

- Год. Почти год!

И бросилась, наверно, куда-то звонить.

На смену женщине с ресепшена, уравновешивая количество массы в природе, в раздевалку зашла жена того мужчины. Она тяжело дышала. Потом она попросила автограф. Нагло. Младшая сестра дала. Кажется, она эту пару не узнала. Мельком подумала об интоксикации от укусов и воды в чужом климате. По крайней мере воздух там в отличие от Земли был гипоаллергенным. Она посмотрела в зеркало, одежда сидела превосходно. Тогда она, не обращая внимания на мнущегося мужчину, умыла лицо.

Потом было одно слово на выходе:

- Премьер.

Откуда-то взялись полчища репортёров. Скорость реагирования как у насекомых. У большинства та же этика.

- Эй, премьер.

Сначала она медленно спускалась по ступенькам. Это было немного непривычно. Всё время вниз, так часто. Ступени казались то слишком маленькими, то непомерно большими. Так, что всё внимание приходилось концентрировать на них. Потом ускорилась. И со своей привычной скоростью, легко и часто, а весь кабинет за ней, хотя это были совсем не те ступеньки, сбегала вниз. Один пролёт, потом второй, в середине второго у неё начала кружиться голова. Она обратила внимание, что ступеньки синие, обшарпанные так, как их мог истрепать только год, когда резервные счета брошены на самооборону. Там, где надо было повернуть вправо, она повернула влево, дошла до стены, облокотилась о неё. Локтем, потом плечом. И там, во вспышках, упала в обморок.

Голоса сестры сзади не было слышно. Наверно ей, в проникающих сквозь веки вспышках света оказывали медицинскую помощь, ей же достались дела и репортёры. С длинными палками с яркими мягкими игрушками на конце.

Она потеряла сознание.

Открыв глаза, в который раз увидела цвета. У ребёнка были разноцветные глаза. Правый тёплый светло-карий. Или тёмно-тёмно медовый. Левый холодного оттенка, тоже карий, но практически чёрно-карий. Довольно странное сочетание для земного ребёнка. Ребёнок молчал и, влюбленно глядя на неё, улыбался. Его, если бы не отдельные её черты, незнакомое, но улыбающееся, светлое, тем не менее совсем не европейское, лицо что-то ей напоминало. Совсем ещё маленький ребёнок молчал. Она против своей воли тоже улыбнулась, отвела от глаз взгляд, потом посмотрела на тест крови ребёнка, зажатый в её руке — она сама его взяла только что, поэтому и сидела вот так близко с ним, лежащим посередине огромной кровати, сильно наклонившись — и глубоко задумалась. Открыв глаза, много по счёту того изначального места лет спустя. Глубоко задумалась. Глубоко и, в принципе, равнодушно.

Там, на бумаге, что-то было и это что-то красноречиво говорило ей о том, о чём она подозревала, знала или не хотела знать. Об этом никому не дано догадаться. Но что-то ведь тест ей сказал.

На белой идеально заправленной кровати.

2-Jul-07

The end

original copyright © ∞ Olga Gubanova 2007

© ∞ Ольга Губанова 2007

воспроизведение текста рассказа любым образом без письменного разрешения автора запрещается.

Пожалуйста, не копируйте и не публикуйте мои тексты где бы то ни было без моего разрешения. С 2005 года я регистрирую авторские права на свои произведения и тексты. Если вы считаете, что другие хотели бы их прочитать, пожалуйста, разместите ссылку на эту страницу.

другие фантастические рассказы Ольги Губановой можно прочитать здесь: Иммунитет и Голиаф.

Ольга Губанова. Иммунитет, 2007 год, фантастический рассказ

Поток сознания - приём модернистского направления современной литературы прошлого и нашего века, воспроизводящий душевную жизнь, переживания и ассоциации, передающие содержание ментальной жизни персонажей посредством сплавления вышеперечисленных процессов, образов и впечатлений, а так же оборванности синтаксиса и нелинейности повествования. Поток сознания создаёт интимное ощущение частичного присутствия читателя в сознании описываемого лица. На границе момента, когда мысли и мотивы действующих лиц только формируются. В литературе потока сознания ощущения, переживания, чувства, эмоции и ассоциации персонажа, или персонажей, перебивают друг друга и, формируя событие, переплетаются подобно тому, как это происходит в сновидении. Прозу в жанре потока сознания можно чувствовать, переживать, пить, читать.

Моя интерпретация Конца света.

Ольга Губанова / Иммунитет

Она возвращалась домой по пустынным улицам. Было темно, но воздух был не чёрным, а синим и светящимся. И небо более светлого холодного голубого цвета. Всё было влажным. Это был не сухой климат. Фактуры, текстуры. Стены и дороги. Здания не были пересушенными и грязными от бесконечных волн пыли. Не похожи на пемзу или старую выброшенную на берег грязную морскую губку. Полированный камень, практически необработанный. Гранит, глубокие арки, украшения на зданиях. Город был практически незнаком. Думала об этих зданиях, модерне, воздухе, тишине. О том, что в этом городе шаги было слышно за две улицы до их источника и о своих мягких ботинках. С удовольствием, потому что думала на английском.

По сути дела, она до сих пор не знала ничего об этом городе. И в эту ночь не помнила ничего о себе. Точнее, не было этих воспоминаний в оперативной памяти. В них не было необходимости. Ничто из прошлого не тревожило и не звало. Она отдалась настоящему. Сегодня она уходила из офиса последней. Хотя здесь это не было принято, у окружающих не возникало мыслей о воровстве.

В кармане были ключи, в руке сумочка. Она не любила ходить с кем-то потому что вечером их голоса пронзали эту тишину стоящего с открытыми глазами города. Окна жилых квартир были все выключены или ещё не включены. И так до самого рассвета. Когда им необходимо будет собраться на работу.

Неслышно, срезая перекрёсток ближе к углу здания, за которое ей всё равно предстояло завернуть, в первую же секунду увидела, услышала, почувствовала. Ей было любопытно что может произойти, она не боялась в этом городе ничего. И ничто здесь никогда не происходило.

Здесь не было клубов и тем более освещенных витрин. Приглушённый отражающийся от открытых глаз зданий шёпот. Они стояли к нему ближе, чем того требовали приличия. За этой улицей был спуск, поэтому небо было низко и его холодного синего света хватало на то, чтобы осветить их фигуры, жесты, позы. Три пары глаз обернулись к ней. Её скорость или походка не изменились. В этом было что-то зверское. Так же она не решила вместо поворота перейти по кратчайшей траектории перекрёсток и повернуть на соседней параллельной улице. Может быть любой бесконечно человечный житель этого города поступил бы так же. Может быть нет.

Она должна была идти с видом "это меня не касается" и не понимать приглушённый шёпот. Она же двигалась, разглядывая контуры их тел в сумерках, молча, с еле заметной и при свете дня улыбкой, не собираясь делать вид, что не понимает их язык, тем более, что она его теперь уже не могла не понимать.

И когда эти глаза обернулись к ней, они немного помедлили. Оценивая что-то, беззвучно приближающееся к ним из темноты. Может быть кто-нибудь один что-то и сказал.

Они начали уходить, обтекая одного единственного высокого по местным меркам неподвижного человека, который провожал их только поворотом головы. Высокий, с недлинными волосами. Серый, бежевые, фиолетовые, каменные цвета зданий на неосвещённой улице. Не считая её. Как будто что-то схлынуло. Они неторопливо, но с правильной деловой скоростью утекали. Как рыбки в этих сумерках. Прячась в более глубоких слоях тени на дальнем конце улицы и каждый раз останавливаясь. Их лиц не было видно. Через какое-то время этот человек остался один, на улице.

Поравнявшись:

- С вами всё в порядке?

Её голос прозвучал так же чисто и ясно как тёмный в это время ночи воздух. И тихо. Но слышно. Совершенно не заинтересованно, не упрекающе, взросло и еле заметно веселясь. Над ситуацией. В этот момент безлунной ночью, но всё же тени тех двоих людей окончательно пропали.

- Давайте я вас провожу.

Это было так глупо, что она усмехнулась. Кто сейчас нуждался в сопровождении, так это он. За ним могли идти следом, его ждать за следующим углом. Но головой не покачала. Молодой по голосу. Подыгрывая и прикидывая, в каком месте её маршрута он сольётся с незакрытой аркой или закрытым подъездом.

- Давайте.

Они говорили. О сумерках. О прогулках ночью в чужих городах. О её работе, офисах, туфлях. Это было так спокойно. И его голос был так спокоен, как будто его не собирались сегодня, прямо среди этих же сумерек, прямо на улице убить. Он говорил так спокойно, что стало ясно, что это не случайная стычка, и со своими ночными собеседниками он познакомился далеко не этой ночью, у него не было сумки и в карманах почти летней одежды, средней по цвету между днём и ночью, не вырисовывалось портмоне. И после этого, по спокойствию голоса, она поняла, что он уверен, что за ними никто не идёт. Прогулка и беседа были столь неторопливы, что стало ясно, что и правда никто не идёт. Он ни разу не оглянулся.

Это была не самая длинная дорога к дому и, когда альтернатив не осталось, она молча поднялась по трём, четырём ступеням, молча достала карточку и поднесла к двери. Он как будто чего-то там, в шаге от нижней ступени ждал.

- Я хочу с вами поговорить, - потом поднялся вслед за ней и положил руку на ещё закрытую дверь, - Можно.

В словах не было угрозы. Вопроса тоже не было.

У неё в голове проскользнул какой-то азарт. Почему бы и нет. Это была настолько спокойная ночь, что хотелось посмотреть, как всё может развиваться дальше.

Надо было подняться на второй или третий этаж. В зависимости от точки отсчёта. Вопреки образу жизни, выверенно мимолётный яркий экономный свет в коридоре и на лестнице не горел. Она по привычке поднималась не в темноте, но в вошедших вместе с ней с улицы сумерках. Ведя ладонью по светло-серой в этом месте стене. Он поднимался следом. Не прислонялся плечом к стене. Не прикасался рукой. Повернув ключ, нажала на дверь квартиры и та бесшумно подалась. Тогда она, держась за ручку, пропустила его вперёд и так же тихо её закрыла.

Прихожей не было, так же как здесь не было её вещей. Квартира начиналась с большого квадратного помещения. Пожалуй, даже слишком для этих домов большого. С тремя высокими низко начинающимися окнами, на которых, несмотря на современный дизайн, явно когда-то висело что-то вроде сложных штор, но сейчас осталась только тюль. И в том, как она висела что то было от вязанной старинной скатерти.

Всё это больше походило на маленький офисный зал в совсем другой стране.

Наверно кухня была тут же, в этом же помещении. Но выглядела такой современной, что пряталась в цветах теней одного из углов или стен. Он скользнул рукой по выключателю света, задержался на нём, но его не нажал.

Здесь было где сесть. Много предметов мебели. Столы, низкие, наверняка гладкие и пыльные. На некоторых из них лампы, матовые и такие же пыльные. Если включить свет, пыль бы на них начала гореть. Он спросил, куда может сесть, она сказала, тоже внутренне смеясь, что куда угодно. И села на своё любимое место. Спиной к ручке дивана, в его углу. Он разместился в самом дальнем от неё месте комнаты.

Он рассказывал про свои путешествия. Про то, как был в Британии. Вплоть до отдельных мелких поселений. Ни в одном рассказе не было ничего особенного, но он выдавал такие потрясающие статистические данные и выводы и рассуждал со знанием истории стран о политике. Тенденциях, возможностях и правах. Это были прогнозы аналитика. Каждый раз называя Англию Британией. Она поняла, что он путешествовал и по востоку. Но в разговорах с ней старался придерживаться Европы. И даже больше северных стран. Она обратила внимание, что его вопросам недоставало вопросительности. Что говорил он как-то странно. Пожалуй, красиво. Употребляя такие нереальные выражения и в тоже время естественные, что она не всегда могла их понять. Этот язык не был её родным. Она просила его повторить. И, в отличие от её учителей, знакомых или коллег, он повторял, но всегда так же, как сказал в начале, а не пытаясь перефразировать, чтобы она поняла смысл или перефразировать потому что сам не понимал или не помнил, что сказал. И ни разу не спросил, почему она не понимает всех его слов или почему что-то ещё, из-за чего они встретились. Потом она перестала переспрашивать, потому что всё становилось ясно из контекста. О себе она больше не рассказывала. Говорил он.

У него были странные интонации, несмотря на то, что в целом всё выглядело очень ровно и мелодично, существовала какая-то прерывистость, если попробовать раздробить фразу, становилось ясно, что эмоций слишком много. И так в каждом предложении. И эти эмоции какие-то другие. Не из английского языка. И не из местной культуры. Они не вязались с его внешностью и речью без акцентов, но вместе всё это выглядело так естественно и незаметно. Спокойная мелодичная речь. Идеальное содержание, окутанное немного отличающимся звучанием. Уже давным-давно должно было посветлеть, но всё не светлело. Она забралась на диван с ногами. И они оба всё так же смотрели на сумерки на фоне другого здания в окно. Не переглядываясь, и даже ни разу не взглянув друг на друга. Кажется, он тоже сел максимально удобно. Потом посветлело, оказалось, что он красивый молодой мужчина, и она сказала, что ей пора. Конечно же, не важно куда.

Они вышли на улицу вместе. Она обратила внимание, что он обратил внимание на цвет стен на лестнице и цвет самой лестницы при дневном свете. Стены были бежевыми, ступеньки сиреневыми.

- Мы ещё встретимся.

- Может быть.

Ещё, позже, на улице она спросила:

- Подожди. А какое у вас образование? Какой университет ты закончил?

- У меня нет никакого образования. Я торговец.

Он прошёл с ней ещё совсем немного молча и они разошлись. Она не посмотрела, куда он направился.

Такая странная формулировка, обычно она могла много сказать о своих знакомых по тому, что они о себе говорили. Но на этот раз не стала даже думать. Она пошла не на работу. Это были супермаркеты. Один, другой. На улице сегодня должно было быть жарко и она ходила между рядами холодных стоек, витрин, одной, другой, практически на них не глядя. Обдумывала произошедшее. Не детально, но в общем. Ей было так хорошо с ним, что в какой-то момент она подумала, что они встречались где-то раньше. И он не разглядывал её, как будто встречал раньше. Потом нужно было причесаться и посмотреть на часы на запястье на кожаном ремешке. Пришлось ехать в общественном транспорте. Это был четверг, сегодня была пятница.

Посвятила этим размышлениям всю пятницу и больше о нём не вспоминала.

Потом, в середине следующей недели, во время одной из рабочих встреч она встретила его. Сначала не заметила, потом не узнала. Он был с сотрудником одной из фирм. Его представили ей. Такое ощущение, будто это было совсем давно. Он спокойно улыбнулся даже не пытаясь сделать вид, что не знает её или не узнал. Только посмотрел в какой-то момент на туфли. Это была обувь не для бесшумного скольжения по улицам в сумерках. Ей что-то говорили про его важность для организации. Он не пытался прервать это знакомство. И больше не сделал ни одного взгляда в сторону. Она подумала, что ни в коем случае не надо запоминать его не местное, английское имя и потом, что это специальное знакомство тоже, конечно же, очень смешно. Он смотрел как кобра.

Потом его спутник, державшийся с ним именно как спутник, ушёл. Не просто куда-то, а ушёл. Он не знал её имени и телефона, только адрес дома. И ещё, что у неё бесшумные туфли. Сказал по поводу всего этого:

- Обычно никто не замечает, что я говорю не совсем так, как вы.

Холодно заметила:

- Просто я русская, - холодно, но хотелось крикнуть.

Он не делал вид, что ничего не заметил, скорее это было ему безразлично, нет, скорее он просто не понял. Как будто не понял о чём идёт речь и не представлял себе такой страны. Ни на словах, не на карте. Британия и восток. Она сильно этому удивилась и они пошли рядом. О чём-то разговаривая. О чём-то неуместном во время работы. Он не вспомнил это внезапно, а задал вопрос, который планировал задать. Потом, когда встреча практически закончилась:

- Может быть съездим вместе загород на уик-энд?

Задумалась. Она уже там бывала. Довольно часто. И не представляла, что ещё может увидеть. И чем можно там вдвоём заниматься. Однообразие. Но предложение было приятным.

- Почему бы и нет.

- Скажем, в субботу. Я заеду за тобой.

До субботы она не видела его и не слышала ничего о нём.

У него была очень красивая песочного цвета машина. С открытым верхом. Они действительно поехали за город. В субботу утром.

Машина стояла около подъезда и он ходил вдоль ступенек. Заходя на первую и сходя с неё. Подумала, что надо обязательно спросить, что это за машина. Не красная. Песочное сафари. Когда закончились здания и даже самые мелкие одноэтажные из них, там было всё как всегда. Дорога, лес, непыльная трава, яркое небо, не огороженный домами ветер. Он не включал музыку. Она надела кепку с блёстками, очки всегда лежали в сумке, поэтому ветер глазам, а солнце голове почти не мешали. Когда машина остановилась, они ещё долго молча шли. До песчаного обрыва. Теперь лес и дорога были над ними, вся почва здесь опустилась.

Они шли поперёк длинной полосы песка. Ветер забивался под брюки и норовил засунуть туда же хотя бы немного сухого песка. Он осматривался, потом раскопал и развернул полиэтилен с лопаты. Глупо было думать, что в этом месте не менялась погода, но негерметично упакованная лопата хорошо сохранилась. Раскопал глубже. Там оказались какие-то детали. Он быстро, несмотря на песок, начал их собирать в какой-то прибор, как детский рисунок.

- Что это?

- Маяк? - с полуутвердительной интонацией.

- Маяк?

Не запачкал рук. И вообще довольно быстро собрал эту вещь, потом с похожего может быть на планшет устройства запустил. Им не пришлось отходить далеко. Вещь взлетела плавно, наверное, высоко, но она не смотрела вверх, не могла смотреть без очков против солнца. Он провожал предмет глазами. Потом убрал свой карманный компьютер в валявшуюся до этого на песке, а ещё раньше на заднем сиденье машины сумку.

- Устройство, которое будет посылать отсюда сигнал таким же как и я. Чтобы они залетели и забрали меня.

- Забрали отсюда?

В этом возгласе было столько солнца, песка и удивления, что:

- Я же говорил, что я торговец. Инопланетянин.

Она фыркнула. Потом сказала.

- А где твой корабль?

Он совершенно серьёзно:

- Довольно далеко отсюда, - сделал движение, как будто хотел оглянуться на машину, - даже если взять с собой несколько канистр, не хватит, чтобы показать тебе. И потом, он в бункере. Ты ведь пойдёшь в понедельник на работу? - и опять нехарактерная для него лёгкая вопросительная интонация.

- Почему ты не улетишь на нём?

- Он сломан. Я же говорил, кажется, я не техник, у меня нет никакого образования, - тише, больше для себя: - Только испорчу то, что ещё можно продать.

- Почему ты тогда не запускал маяк до сих пор?

- Я продал свой товар и остался здесь. Мне это нравилось. Здесь было довольно интересно.

Он говорил это так естественно, так уверенно, без какой-либо попытки доказать ей что-нибудь.

- Что же сейчас изменилось?

- Этот гнилой муравейник наконец-то передохнет.

Она подумала, что не помешало бы добавить "заживо", но он не добавил. И фраза была окончательной. Первый раз она услышала в его интонациях страсть. Не была уверена в переводе. Скорее из-за абсурдности ситуации не запомнила. Эта яма сгниёт? Возможно. Что-то столь же сильное. И ядовитое. В любом случае, не сомневалась в том, что он имел в виду.

Осторожно спросила:

- Какой марки эта машина?

- Это вполне земная машина.

Когда они сели, поправила козырёк кепки. Тогда он спросил:

- Ты совсем ничего не боишься?

- Нет.

- Ты потеряла очки.

- Это так.

- Я отвезу тебя домой.

Она не подумала, что он был психом, но что-то, несомненно, подумала.

- Если этот муравейник будет гнить, почему бы не послать сигнал тем, кто может его услышать и прийти на помощь муравьям?

- Насекомые, которые приходят на помощь муравьям. Остальные доступные цивилизации будут только рады. Это очень логично, - вспомнила, что и как он говорил о политике.

В городе вышла из машины далеко не так ловко, как могла. Он довёз её до места, где они расстались в прошлый раз. Рядом был супермаркет.

Чёрно-серебряные блёстки чёрной кепки, конечно, отражали солнечный свет, но, видимо, не так эффективно, как клубные блики. Лёгкий influenza может быть. Уик-энд прошёл зря. Бесцельно, бессмысленно. С наполненным водой из под крана, которую в сети всё-таки рекомендовали кипятить, стаканом. В понедельник она пошла на работу. Некоторых не было. Она ушла пораньше и зашла перекусить в кафе. Но в итоге села к пустынной стойке бара. Бармена пришлось ждать так долго, что она нашла в конце концов пользу в этом месте - оттуда было удобно смотреть включённый телевизор.

Кажется, так прошла практически неделя. На улицах было просто тепло. Она больше не возвращалась поздно домой. Удивительно, но каналы работали. Вода поступала. По ночам свет в доме напротив горел. В офис приходило всё меньше и меньше. Кафе пустовали.

От ступенек у входа в подъезд был отколот большой кусок. Он облокотился на машину. Рядом с ним было видно, какие у неё высокие колёса. Он оглянулся на звук её шагов, отвернулся, опустил голову, потом, когда она приблизилась, оторвался от машины и загородил собой целый участок лестницы.

- Можно зайти к тебе?

Когда они поднимались по ступенькам, она точно знала, что соседи на этот раз не прислушиваются к их шагам и даже не слышат, она сказала:

- Это я покрасила ступеньки.

Он сказал:

- Я это понял.

В квартире взял её за руку, с мольбой сказал:

- Давай поедем куда-нибудь. Я не хочу на это смотреть.

Она только сейчас поняла, что должна быть напугана происходящим. Представился бункер из детских книжек и виденных в детстве фильмов, почему-то огромная копчёная с торчащей костью нога. Вытряхнула это воспоминание из головы.

- Хорошо. Что мне взять?

- Что хочешь.

Не отпуская руку, пошла в свою комнату, он, наверно поэтому, прошёл за ней. Первый раз увидел в этой квартире что-то кроме большого помещения со старинной прозрачной тканью, через которую они смотрели на неполированные сумерки. Эта комната была как те сиреневые ступеньки. Отпустив его руку, достала большую цвета своих летних ботинок сумку и начала быстро кидать туда вещи. Он безразлично смотрел на вещи, которые она складывает, почти случайно. Не рассматривая больше ничего. Когда сумка быстро наполнилась, на неё накатил ужас, паника. Она внимательно посмотрела на стоящий в углу комнаты невысокий холодильник. Он проследил за её взглядом. Тогда она перевела взгляд на него. И увидела по его глазам, что он представил, как всё это будет выглядеть в его машине, на его машине. Выражение было странное.

- Я могу это взять?

- Да.

Ей показалось подозрительным, что перед ответом не было никакой паузы. Тогда она переспросила:

- Это не надо брать?

- Можно не брать.

- Почему?

- Всё равно всё, - и дальше он как-то невнятно выразился, то ли "смоет", то ли что-то ещё подобное.

- Почему ты не сказал сразу?

- Думал, так тебе будет легче.

Медленно, чуть не шатаясь, подошла к столу, выдвинула верхний ящик. Там как всегда лежало несколько вещей из прошлой жизни, она взяла правой рукой один браслет. Подняла, держа посередине, ладонью кверху, он повис на пальцах как что-то рыболовное.

- Тогда это.

Он развернулся и вышел.

Уже в машине. Они ехали гораздо быстрее, чем обычно.

- Как ты относишься к тому, что они умирают?

Город, по которому они ехали, был пустым и каким-то разбитым. Всё те же архитектурные украшения на домах. Впоследствии она не смогла бы описать, как это было. Ничего не менялось, ничто не изменилось. Только настроение.

- Мне всё равно.

Они очень долго молчали. Наверное, прошло несколько часов.

- А твой знакомый? - она имела в виду того человека, в компании которого видела его в своей организации. Они так мило беседовали.

Он понял и задумался:

- Я практически его не знал. Я просил его найти мне девушку в коричневых замшевых туфлях. А он не понимал, о ком идёт речь.

- И ты не боишься за себя?

- У меня иммунитет.

После долгой паузы, они ехали по другой дороге. Довольно быстро. Она не смотрела на него, смотрела на обочину, отвернувшись, положив локоть на дверцу, поэтому рука замёрзла. Было пыльно.

Он сказал:

- Иммунитет. У тебя тоже есть иммунитет.

23-Мау-07

The end

original copyright © ∞ Olga Gubanova 2007

© ∞ Ольга Губанова 2007

воспроизведение текста рассказа любым образом без письменного разрешения автора запрещается.

Пожалуйста, не копируйте и не публикуйте мои тексты где бы то ни было без моего разрешения. С 2005 года я регистрирую авторские права на свои произведения и тексты. Если вы считаете, что другие хотели бы их прочитать, пожалуйста, разместите ссылку на эту страницу.

другие фантастические рассказы Ольги Губановой можно прочитать здесь: Сын Премьера и Голиаф.